Утомленный нападками далеко не беспристрастной критики, придирками духовной и светской цензуры, наконец, самим успехом своим, в силу которого он сделался предметом поклонения для одних и зависти – для других, Монтескье решился отдохнуть в своем замке и провести там на лоне природы остаток жизни среди любимых литературных занятий. Несмотря на свои пятьдесят девять лет, он был еще бодр и здоров, вполне сохранил свои умственные способности и живой, жизнерадостный характер. Только зрение изменяло Монтескье, – на обоих глазах у него образовались катаракты, что сильно затрудняло его занятия, хотя он и тут не терял надежды и надеялся на возможность излечения путем операции. Его раздражала, однако, невозможность самостоятельно отдаваться литературному труду и необходимость почти все диктовать. «Я задумал план, – писал он своему другу, – расширить и углубить некоторые места моего „Духа законов“, но стал неспособен на это. Чтение ослабило мои глаза».
В последние годы своей жизни Монтескье, тем не менее, работал немало, и после его смерти осталось несколько неоконченных или неизданных произведений, написанных и обработанных им в это время. Прежде всего сюда относится начало истории Теодориха Остготского, широко задуманной, но далеко не оконченной; далее – «Арзас и Исмения», повесть из восточного быта, и, наконец, некролог маршала Бервика, с которым Монтескье подружился в Бордо еще в юности и который, несмотря на значительную разницу в их возрасте, с уважением относился к смелым взглядам бойкого и блестящего юноши.
Кроме того, Монтескье хотел обработать для печати свои пространные путевые заметки и начал уже эту работу, которая, если бы ей суждено было дойти до благополучного конца, подарила бы нам еще одно замечательное произведение.
Мало-помалу враждебная критика должна была смолкнуть, и «Дух законов», распространяясь в публике, завоевывал своему автору все новых и новых восторженных поклонников. Чаще и чаще начали появляться хвалебные отзывы, вышло даже несколько целых книг, посвященных «Духу законов», поэты посвящали Монтескье стихи, почитатели из публики забрасывали его письмами, наполненными восторженными излияниями и иногда просьбами о разъяснении тех или иных сомнений и недоумений, вызванных чтением «Духа законов». Наконец, более предприимчивые почитатели нарочно предпринимали путешествие в Гиень, чтобы поговорить с Монтескье и посмотреть на него поближе. Таким образом, и деревня не спасла Монтескье от восторженных почитателей, но, конечно, в своем замке он чувствовал себя спокойнее, так как был хозяином своего времени и, хотя радушно принимал посещавших его, не обязан был, по крайней мере, как в Париже, целые дни слоняться по многолюдным салонам.
Личное знакомство с Монтескье еще более воодушевляло его поклонников, которых он умел обворожить своей любезностью, простотой и умом. Один из них писал после посещения замка Ла-Бред: «Никто решительно, будь то талантливый человек или нет, никогда не был более прост, чем Монтескье. Таков он был и в парижских салонах, и в своих владениях, где он гулял по полям, лугам и рощам, отделанным на английский лад, с длинной виноградной тростью на плече и в белом колпаке и где не раз те, кто являлся засвидетельствовать ему почтение от лица всей Европы, спрашивали у него, принимая его за садовника, где замок Монтескье».
Два посетивших его молодых английских туриста следующим образом описывают свои впечатления: «Вместо сурового и строгого философа перед нами был веселый, вежливый, полный жизни француз, который после тысячи любезностей предложил нам завтрак. Мало-помалу для нас сделался настолько незаметным его гений и его возраст, что беседа потекла так свободно и легко, как будто мы были людьми, равными ему во всех отношениях. После обеда Монтескье настаивал на том, чтобы мы остались еще, и отпустил нас только через три дня, в течение которых беседа наша была столь же занимательна, как и поучительна. Его секретарь, родом ирландец, проводил нас до Бордо».
Злые языки говорят, что свои досуги Монтескье посвящал в это время воспитанию своего незаконного сына Латапи. Он действительно возился с бойким и живым мальчиком, которому было в это время 9 лет, держал его при себе; гулял с ним, иногда диктовал ему свои заметки, весело болтал с ним и сам следил за его учением. Очень может быть, что Монтескье под старость почувствовал пробел в своей жизни, некоторую пустоту, так как законная семья не удовлетворяла его. Правда, он горячо любил своих детей, особенно младшую дочь и старшего сына; но в это время они были людьми взрослыми, обзавелись своими семьями, и потому, конечно, между ними и отцом не могло быть той близости, какая только может быть между родителями и их детьми, пока последние не вырастут и не начнут более или менее самостоятельной жизни.
Во всяком случае, был ли Латапи сыном Монтескье, или нет, несомненно, что ни воспитание, ни жизнь, ни рассудок, продиктовавший Монтескье наполненные презрением к женщине и семье строки его произведений, не могли заглушить в нем потребности в настоящей серьезной привязанности, которую он и перенес на своего воспитанника. Весьма возможно, что Монтескье изменил даже свои взгляды по этому вопросу, так как его повесть «Арзас и Исмения», в которой речь идет о супружеской любви и о которой мы упомянули выше, местами выдает настоящие чувства автора, замаскированные блестящими парадоксами.
В 1754 году Монтескье пришлось оставить свой замок и снова ехать в Париж.
Дело в том, что некий Ла-Бомель, родом француз, профессор университета в Даннемарке, был одним из первых, открыто выступивших с горячей защитой «Духа законов» против посыпавшихся на книгу нападок критики. Монтескье получил известие, что этот первый его горячий защитник по требованию французского правительства был арестован в Пруссии, выдан Франции и посажен в Бастилию как человек политически неблагонадежный.
Некоторые биографы Монтескье, принадлежащие к его горячим и не всегда беспристрастным поклонникам, говорят, что Ла-Бомель пострадал по доносу Вольтера, но мы не считаем себя вправе утверждать это, так как нигде не нашли заслуживающего доверия подтверждения возводимого на него обвинения.
Монтескье счел своей нравственной обязанностью отплатить Ла-Бомелю и постараться выручить его из беды. Он отправился в Париж, куда и прибыл в декабре. Он энергично стал хлопотать за несчастного профессора, поднял на ноги своих влиятельных друзей, – и ему скоро удалось добиться освобождения Ла-Бомеля.
Монтескье думал поскорее воротиться домой, но его задерживали всевозможные приглашения, от которых не всегда можно было отделаться. Он писал в это время из Парижа одному своему приятелю: «Я в ходу в большом свете, очень разбрасываюсь; пребывание в столице приведет меня к могиле, хотя и по пути, усеянному цветами». Отъезд, таким образом, откладывался со дня на день, а Монтескье между тем простудился и заболел. Призванный к больному врач Лорри сказал, что у него воспаление легких, и нашел положение серьезным. Он сказал об этом секретарю Монтескье, который и дал знать находившимся в Париже его друзьям и родным.
Весть о болезни Монтескье быстро распространилась по городу, отовсюду приходили справляться о ходе болезни. Сам Людовик XV каждый день посылал на квартиру больного с этою целью графа Ниверне. Мадам Эгильон и мадам Дюпре не отходили от его постели. На третий день были призван самый знаменитый врач того времени, Бувар, который, однако, ничего уже не мог сделать, – и Монтескье умер 10 февраля 1755 года. Перед смертью он исповедался у своего друга, иезуита Кастеля.
Был ли это случайный порыв религиозного чувства у человека, сознающего, что он скоро должен покончить свои расчеты с жизнью, или же Монтескье в глубине души был человеком верующим и восставал только против злоупотреблений религиозной власти? Ответить на этот вопрос положительным образом довольно трудно, так как Монтескье никогда не высказывал вполне своих религиозных убеждений.
Он женился на ярой кальвинистке, очень недвусмысленно дал понять посланному папы, что не нуждается в разрешении последнего, чтобы есть скоромное в пост, издевался над монахами и над папой в «Персидских письмах» – но вместе с тем посещал свою приходскую церковь, признавал духовенство полезным в государстве, в числе своих ближайших друзей имел аббата Гуаско и иезуита Кастеля.
Г-жа Эгильон передает, что незадолго до смерти Монтескье сказал: «Я всегда почитал религию; евангельская нравственность есть величайший дар, какой только мог Бог послать людям». Нам кажется, что эти немногие слова лучше всего определяют отношение Монтескье к религии.
Действительно, он понимал дух христианского учения, никогда из-под его пера не вышло ни одной фразы, оскорбляющей саму религию. Он был врагом не религии, а злоупотреблений религиею, обратившеюся в руках папы и католического духовенства в орудие достижения совсем не религиозных целей. Бичуя монахов и папу, Монтескье, может быть, вполне искренне был убежден, что служит делу истинного христианства лучше, чем официальные служители церкви.
Похороны Монтескье, происходившие на другой день после его смерти, 11 февраля, не отличались особой торжественностью. Тело его было опущено в склеп у церкви св. Женевьевы, но во времена революции затерялась его могила, так что его почитателям и родным не удалось ее отыскать, несмотря на самые тщательные розыски.
Мария Федорова
Шарль Луи Монтескье
http://www.sps.ru/?id=211421
«Кто любит учиться, тот никогда не проводит
время в праздности»
Творчество французского писателя и философа Шарля Луи де Монтескье позволяет в полной мере оценить серьезные изменения, произошедшие в политической философии к началу XVIII столетия. В XVII в. Гоббс превратил разум в геометрическую парадигму мощного централизованного государства, историческим воплощением которого была абсолютная монархия Людовика XIV. Но уже Локк прекрасно понимал, что геометрический разум, блестяще разоблаченный Паскалем, не менее губителен для политической мысли, чем иррационализм. Понятие разума наполняется у него чисто человеческим содержанием, создавая тем самым зародыши для новой интеллектуальной конфигурации политического: разум разумный - автономный, но вместе с тем тесно связанный с естественным законом, - начинает переоценку ценностей. С этого момента в области политического идея свободы занимает столь же важное место, как и идея власти. Речь идет теперь уже не о том, чтобы превратить свободу в антитезу власти, но о том, чтобы под защитой гражданского закона сделать возможным осуществление всех возможностей человеческой природы. В этом пафос политической мысли Монтескье.
Шарль Луи де Монтескье принадлежал старинному роду Секонда, относившемуся к дворянству мантии и насчитывавшему многовековую историю. Предки писателя служили еще при дворе Генриха IV, который и возвел в баронство находившиеся во владении этого рода земли Монтескье. В семье деда философа - Жана-Батиста Гастона де Секонда - было шестеро сыновей, старший из которых унаследовал от отца должность президента парламента в Гийене, а пятеро младших были пострижены в монахи. Однако один из них, Жак, оставил сан, поступил на воинскую службу при принце де Конти, стал капитаном и, вернувшись в Бордо, женился на Мари Франсуазе де Пенель, которая принесла ему в приданое баронский титул и имение Ла Бред близ Бордо. Здесь, в Ла Бред, 18 января 1689 года и родился их сын, названный Шарлем Луи.
Сначала мальчик вместе со своими племянниками воспитывался в родовом имении, затем в десятилетнем возрасте был отправлен в коллеж Жюйи под Парижем, где Шарль Луи проводит пять лет, тщательно изучая древние языки, античную литературу и историю. В 1705 г. он возвращается в Ла Бред, отец настойчиво советует ему заняться изучением права, поскольку его дядя, Жан-Батист де Секонда, барон де Монтескье, бездетный вдовец, намеревается завещать племяннику свою должность президента Бордоского парламента, а также обширные землевладения и титул барона де Монтескье. Будущий философ с энтузиазмом окунается в новые занятия, в 1708 г. получает диплом правоведа и должность адвоката в парламенте Бордо, но продолжает учебу уже в Париже на факультете права и под руководством известных столичных адвокатов.
В 1714 году умирает отец, а в 1716 г. - дядя будущего мыслителя. По праву старшинства Монтескье становится главой семьи, унаследовав славное имя, значительные землевладения и почитаемую должность.
Первоначально он прилежно выполняет свои обязанности в парламенте, старательно вникая во все детали судопроизводства. Он имеет успех, его речи и выступления на заседаниях парламента пользуются популярностью (одна из них - на открытии судебной сессии 1725 года - о предназначении правосудия ежегодно вплоть до 1789 г. перепечатывалась и раздавалась членам парламента в качестве основополагающего документа), и Монтескье скоро становится одним из самых почитаемых людей в Бордо.
Но вскоре другие интересы захватывают его: судебным заседаниям он предпочитает научные исследования, его увлекает множество предметов, он пишет массу научных рефератов на самые разнообразные темы - о сущности болезней, о причинах эхо, о политике римлян в области религии, о приливах и отливах, о прозрачности тел… В 1716 г. Монтескье становится членом академии наук Бордо и замышляет труд по геологии под амбициозным названием «История прошлого и настоящего земли». Но вместо этого он пишет «Персидские письма» и помышляет об оставлении должности председателя парламента и переселении в столицу.
«Как бы ни были мы свободными от ига Религии, мы не должны быть свободными от ига Справедливости»
«Персидские письма» были изданы в 1721 г. Кельне, анонимно. Идея и форма книги - живописание обычаев и нравов страны, увиденной пристрастными глазами потрясенных чужеземцев, - не были оригинальны во времена Монтескье. Внимание просвещенной публики давно уже привлекали описания путешествий де Бернье и де Тавернье, в салонах обсуждались «Наблюдатель» Аддисона, «Серьезные и комичные развлечения» дю Фресни, похождения разгуливающего по европейских дворам царствующих особ «Турецкого шпиона» Марана. Однако смысл «Персидских писем» Монтескье выходит далеко за рамки лукавого ориентализма дю Фресни или Марана. Под прикрытием фривольного авантюрного романа - начинающегося со страданий разлученных влюбленных, продолжающегося в описании всей ярости борющихся страстей и завершающегося кровавой местью, - скрывается памфлет политической и моральной сатиры.
Портрет современников, рисуемый Монтескье, безжалостен и суров. Период Регентства, пришедший на смену правления Людовика XIV, - этому триумфу порядка и видимого благополучия - отмечен общим нарушением равновесия в моральной жизни нации. Возникает неустранимая склонность к фрондированию, к опровержению устоявшихся идей, разрушению привычных рамок. Повсюду Монтескье подмечает бахвальство порока. Сословия, чьим призванием издавна считалось поддержание добродетели и вступление примером христианской жизни, забыли о своем предназначении в пустяшных спорах. Политики сменили дипломатию честности на самый отъявленный макиавеллизм. «Что скажешь ты о стране, где терпят таких людей и позволяют человеку заниматься таким ремеслом, - задается вопросом Узбек, один из героев книги, - где неверность, насилие, измена, вероломство и несправедливость доставляют людям почет; где уважают человека за то, что он похищает дочь у отца, жену у мужа и разрывает самые нежные и священные узы?»
В обществе царит, своего рода скрытая анархия, когда каждый пытается возвыситься на поражении и несчастии другого. Привилегии, бывшие мощными рычагами управления обществом, превратились в пустые вербальные формулировки. Ослабление всех связей - общественных, дружеских, семейных - забвение традиций, поддерживающих общественное и моральное достоинство каждого класса, подводят писателя к весьма пессимистическому выводу, что народ, чьи помыслы направлены лишь на получение удовольствия, лишен каких-либо политических качеств: он сам себе готовит позор деспотического существования. Деспотизм возможен не только в восточных странах. «Большая часть европейских правительств, - пишет он, - монархические, или, вернее, они так называются, ибо я сомневаюсь, существовали ли когда-нибудь, действительно монархические правительства… Эта форма правления насильственная, и она скоро перерождается либо в деспотию, либо в республику…».
Монтескье глазами персиянина Узбека видит в монархии лишь антагонизм сил. Монарх способен удержать власть лишь потому, что на его стороне физическая сила («преимущество бывает обычно на стороне государя, ибо он стоит во главе армии»), благодаря чему подданные не могут оказывать сопротивление и бунтовать, малейшие проявления их недовольства жестоко подавляются. Ужас писателя перед деспотизмом, который установил во Франции Людовик XIV (критике которого посвящено знаменитое письмо XXXVII), заставляет искать средства сохранения гражданской и политической свободы. И здесь впервые Монтескье обращается к истории и установливает, что государства, образованные в Европе после варварского нашествия, были государствами свободными: «Народы эти были свободны и настолько ограничивали власть своих королей, что те были, собственно говоря, лишь вождями или военачальниками». С другой стороны, апеллируя к английскому пониманию свободы, он говорит, что деспотизм представляет собой покушение на изначальный договор, делая деспотическую власть не легитимной.
Итак, уже в этом раннем произведении перед Монтескье встает проблема, которая окажется центральной для всего его творчества: как обеспечить гражданскую и политическую свободу в монархии? Заложена ли изначально в монархическом правлении склонность к деспотизму или она является плодом исторического развития европейских государств? Однако в «Персидских письмах» эта проблема только лишь намечена и еще далека от своего разрешения.
«Ошибочно думать, будто на свете существует человеческая власть, деспотическая во всех отношениях; такой власти никогда не было и не будет; самая большая власть всегда ограничена в каком-либо отношении»
«Персидские письма» принесли Монтескье известность. Он оставляет свое имение и перебирается в Париж, где живет теперь подолгу, возвращаясь в Ла Бред лишь тогда, когда того требуют его материальные интересы. В Париже мыслитель - завсегдатай аристократических салонов и литературных кружков. Так, он посещает салон мадам Деффан, где знакомится с д’Аламбером и библиотекарем кардинала Роанского аббатом Олива. Тесная дружба связывает Монтескье с Гельвецием, он приглашает энциклопедиста к себе в Ла Бред, где знакомит с набросками и планами своих работ; позднее он будет читать ему «О духе законов». Он устанавливает теплые отношения с известными учеными того времени - Мальпетрюи, Реамюром, Мераном. Сбывается его мечта - в 1728 г. он избран членом Французской академии.
Монтескье верит в разум и его способность победить любое социальное зло, в триумф счастья и добра. Рабство исчезнет, когда люди поймут, что экономические законы делают его бесполезным; инквизиция перестанет существовать, когда человек придет к выводу об общественной пользе самых разнообразных верований. Заблуждения существуют, но они естественным образом уйдут в небытие подобно тому, как испорченный плод сам падает с ветки, оставляя дерево здоровым. Природа обладает внутренней способностью к самосовершенствованию. Поэтому человеческая мудрость должна состоять в том, чтобы ничего не торопить, ничего не трогать без надобности и без великой осторожности.
Большую часть своего времени он посвящает научным штудиям. В относящихся к 1725 г. «Рассуждениях о мотивах, которые должны приобщить нас к науке» он пишет: «Торговля, навигация, астрономия, география, медицина, физика вобрали в себя множество выводов тех, кто жил до нас; разве не прекрасно трудиться, чтобы сделать людей, которые придут после нас, счастливее, чем мы сами?» (Факты увлекают и завораживают его. Он то анализирует механизм действия какого-либо органа животного, то рассуждает о естественной истории Земли…
После успеха «Персидских писем» Монтескье не оставляют мечты и о славе моралиста и романиста. Он много читает древних стоиков, Цицерона, Марка Аврелия, составляет план «Общего трактата об обязанностях человека», который так и остался планом. В этот же период он пишет диалог на античные темы «Сулла и Евкрат», в котором пытается вскрыть психологические причины отказа от власти кровавого диктатора Суллы; публикует «Книдский храм», характеризуемый им самим как «поэтическое живописание наслаждения», и «Путешествие в Пафос» (1727).
Неуспех последних двух работ заставил Монтескье всерьез заняться историческими исследованиями. Но этому способствовал и еще один немаловажный фактор - изменения, произошедшие в общественном сознании в первой четверти XVIII века. Прежде всего на смену всеобщей увлеченностью литературой и изящной словесностью приходит жгучий интерес к политическим проблемам. Возникают клубы и общества, занимающие исключительно обсуждением политических вопросов и проблем.
Главная тема политических дискуссий - предназначение и судьба французской монархии. Если дела в обществе обстоят не самым лучшим образом, то, может быть, все дело в политических институтах? - задают себе вопрос мыслящие люди того времени. Никто не ставит под сомнение сам монархический принцип, но всем очевидно, что французская монархия деградирует. Связь французской монархии с деспотическим принципом - идея, прозвучавшая уже в «Персидских письмах», - становится предметом самых оживленных дебатов. Права французского монарха, феодального дворянства, парламентов, происхождение и взаимоотношения между социальными классами внимательно изучаются и дают пищу для самых смелых гипотез.
При обсуждении этой проблемы сталкиваются две точки зрения - «германистов», представленных графом де Буленвилье (1658-1722), и «романистов» в лице аббата Дюбо (1670-1742). Буленвилье считал дворян потомками франков, завоевавших Галлию и по праву завоевания призванных господствовать над потомками побежденных галлов и римлян, а значит, ограничивать власть монарха: абсолютизму французского короля, таким образом, противостоят привилегии дворянства и независимость парламентов. С другой стороны, аббат Дюбо отстаивал точку зрения, согласно которой первые франкские короли были призваны самими галлами и римлянами и соответственно заняли место римских императоров, унаследовав их неограниченные права; привилегированные же классы сформировались позднее и с позволения самого короля; абсолютная и неограниченная монархия, таким образом, получает историческое обоснование и оправдание.
Монтескье решительно не устраивала точка зрения Дюбо (подробной критике он подвергнет ее в книге ХХХ «О духе законов»). Он соглашается с основным тезисом Буленвилье, но считает, что завоевание Галлии франками принесло галло-римскому народу не зависимость, но свободу. По Монтескье, франкское государство было основано не на римском праве, признававшем абсолютную власть правителей, а на правах и обычаях древних германцев. Это государство соответствовало духу франков как свободного народа, в котором правители первоначально избирались и не имели абсолютной власти. Первым королям Франции была неведома абсолютная власть, их авторитет поддерживался в достаточных границах сеньорами, которые образовывали между государем и народом некую посредующую власть, ставящую преграду на пути деспотизма. Но эта изначально умеренная королевская власть с течением времени станет абсолютной властью Карла VII и Людовика XI.
Однако для Монтескье еще оставались нерешенные вопросы: благодаря какому сочетанию сил монархии долгое время удавалось сохранить свой умеренный характер? Какие политические комбинации способны обуздать верховную власть и породить свободные условия существования для подданных? И какие обстоятельства способствовали превращению выборной королевской власти во власть деспотическую и абсолютную? Углубленное изучение обширного исторического материала приведет его к идее политической свободы, столь ясно и отчетливо прозвучавшей в книге «О духе законов».
Важнейшим шагом на этом пути стало историко-политическое исследование Монтескье «Размышления о причинах величия и падения римлян» (1734 г). Незаурядный талант историка и политического мыслителя проявились в нем в полной мере. Монтескье не просто описывает римскую историю, он ищет причины: ему недостаточно просто создать живописную эпопею, ему нужно вскрыть основания, объяснить события. В противоположность Боссюэ, также пытавшегося выстроить рационалистическую картину истории, направляемой божественным Провидением, Монтескье усматривает в законах человеческой природы главную направляющую силу всех событий.
В этой работе он формулирует два очень важные для него положения. Во-первых, полагает он, жизнь нации подчинена как моральным, так и физическим причинам, в совокупности обеспечивающим ее существование и развитие. Если один ряд этих причин приходит в упадок, то это влечет за собой общее ухудшение дел и, быть может, крушение всего государства. «Миром управляет не фортуна, - пишет он. Существуют общие причины как морального, так и физического порядка, которые действуют в каждой монархии, возвышают ее, поддерживают или низвергают; все случайности подчинены этим причинам. Если случайно проиграна битва, т. е. частная причина погубила государство, то это значит, что была общая причина, приведшая к тому, что данное государство должно было погибнуть вследствие одной проигранной битвы. Одним словом, все частные причины зависят от некоторого всеобщего начала». Во-вторых, разрушение и распад государства обусловлены самим его величием.
Когда государство достигает наивысшей точки своего развития, его принципы оказываются разбалансированными, и если оно не справится с таким положением дел, то может погибнуть.
«Есть на свете такой народ, непосредственным предметом государственного устройства которого является свобода»
К 1728 г. Монтескье становится знаменитым. Литературная и научная деятельность целиком поглощают его. Он решается наконец продать свою должность председателя бордосского парламента и окончательно поселиться в Париже. Он собирается написать юридический трактат, который бы не был ни историей права, ни комментарием к законам, но в то же время объяснял бы происхождение законов, их юридическую и политическую сущность. С целью сбора материалов для будущей книги в апреле 1728 г. он отправляется в путешествие по Европе.
В Германии и Австрии Монтескье встречается с видными государственными деятелями того времени - графом Вюрмбрадом, бароном Штейном; у него возникает даже мысль перейти на дипломатическую службу, чему благоприятствует его происхождение и положение в обществе, однако его обращения по этому поводу к ряду влиятельных особ во Франции не имели никаких последствий. В Венгрии мыслитель, пораженный огромными размерами земельных владений венгерского дворянства, изучает феодальное право, еще сохранившееся в этой стране. В Италии он очарован древними памятниками искусства, но не забывает и об основной цели своего путешествия - здесь также он встречается с крупнейшими финансистами и государственными деятелями. Посетив Швейцарию и рейнские провинции Германии, Монтескье специально отправляется в Голландию, издавна считавшуюся наиболее свободной в духовном отношении страной, приютившей многих писателей и мыслителей, гонимых за их убеждения.
В итоге этих поездок Монтескье еще больше утверждается в выводе, к которому пришел еще в «Персидских письмах»: все политические режимы имеют свою ценность и значимость, если люди, эти режимы воплощающие, обладают добродетелью, внутренне присущей данному режиму. Но ни одно государственное устройство не способно устоять против испорченности своих подданных, которая влечет за собой испорченность коренного принципа данного государства. Наблюдая во всех странах Европы общую картину коррумпированности правления и склонности правителей к использованию деспотических методов, философ задается вопросом: есть ли на свете народ, счастливо избежавший общей испорченности и коррумпированности принципов своего правления, народ, чьим принципом внутренней жизни выступала бы свобода?
Англия издавна притягивала внимание мыслителя необычайной свободой своих принципов. И вот в октябре 1729 г. вместе с лордом Честерфилдом Монтескье отправляется в Лондон. Исключительные вольности англичан поражают французского аристократа: англичане говорят о своих правителях то, что французы не осмеливаются даже подумать! Общественная безопасность развита в Англии как ни в какой другой стране. Монтескье убежден, что гражданские свободы здесь процветают только потому, что политическая свобода прочно укоренилась во всем строе государства. «Англия теперь - самая свободная страна в мире включая и все республики, - пишет философ в своих путевых заметках. - Я называю ее свободной потому, что государь не имеет власти учинить несправедливость кому бы то ни было вследствие того, что власть его контролируется и ограничивается».
Итак, перед Монтескье два типа умеренной монархии:
- - французская, порожденная феодальными обычаями и нравами;
- - английская, как ее создала английская конституция.
Конечно, ни в этот период, ни позднее речь для него не идет о том, чтобы навязать французам английскую модель государственного устройства или тем более заставить англичан принять феодальные институты французской монархии. Он прекрасно понимает, что народы имеют то правление, которое наилучшим образом подходит их истории, нравам и другим условиям. Но сочетание двух важнейших для него принципов - аристократизма и политической свободы - еще является для него проблемой.
«Принципы свои я вывел не из предрассудков, а из самой природы вещей»
В августе 1731 г. Монтескье возвращается из Англии в свое имение Ла Бред. Теперь он лишь изредка наведывается в Париж, проводя все свое время в обширной библиотеке Ла Бред за рукописью книги, которая станет главным трудом его жизни, - «О духе законов». Он не питает иллюзий на счет того, как будет воспринято сочинение, работе над которым он посвятил почти двадцать лет»: «Мою книгу будут больше читать, нежели одобрять». Тем не менее реакция на книгу, вышедшую в свет в 1848 г., его удивила: его восхваляли как оригинального автора (за новизну замысла, необычайно широкую эрудицию, прекрасный стиль), но поистине революционные принципы, призванные провести коренной переворот в политической науке, реформаторские социальные идеи обходились молчанием. Монтескье все время повторял: «Они меня не понимают».
Между тем книга имела немалый успех, издание следовало за изданием; в 1849 г. она дважды переиздается во Франции, ее переводят и печатают в Англии. Французские светские власти отнеслись к работе Монтескье достаточно спокойно, однако власти церковные грозили осуждением и включением книги в индекс запрещенных книг. Чтобы отвести удар и защитить свое детище, в 1750 г. философ пишет «Защиту «О духе законов»», и просит знакомых высокопоставленных священнослужителей распространить ее в Риме и по возможности довести до папы. Однако план нарушают два обстоятельства. С одной стороны, не совсем удачный перевод сочинения Монтескье на итальянский язык, делающий излишний акцент на рационалистическом, детерминистском и научном объяснении закона. С другой - выступление профессора Ла Бомеля, протестанта, превозносившего творение мыслителя за необычайную смелость в религиозной сфере. В результате книга все-таки была осуждена католической церковью, хотя и с оговорками.
Между тем на книгу появляется целый ряд весьма благоприятных отзывов; она заново переводится на итальянский, и хотя сам Монтескье уже не может читать, так почти ничего не видит, он внимательно следит за новым переводом и в конечном итоге одобряет его. Выходят и первые работы последователей и учеников великого мыслителя; парижский парламент в августе 1751 г. составляет документ, опираясь на текст книги; отдельные выводы используются и либерально настроенным англичанином лордом Батом в его речи во время парламентских дискуссий, что позволило ему выйти победителем в жарких дебатах.
Успехи книги радуют Монтескье, однако, здоровье его пошатнулось. Он почти полностью ослеп, силы постепенно оставляют его. Простудившись по дороге в Париж, он умирает 10 февраля 1755 г., вдали от родных и друзей.
Но главный труд его жизни - книга «О духе законов» - вызывала и по сей день вызывает самые оживленные споры, рождает самые неоднозначные интерпретации. В чем же ее значение для людей, живущих два с половиной столетия спустя выхода ее в свет?
Во-первых, Монтескье дает совершенно новое для своего времени понимание политической науки. С Гоббсом, Спинозой, Локком его объединяет одна цель - построение новой политической науки. Но в отличие от своих предшественников он строит науку не об обществе вообще, но обо всех конкретных исторических обществах. В «Защите» он напишет, что предметом его исследования являются «законы, привычки и различные обычаи всех народов земли». Монтескье занимается не теорией сущности общества, встраиванием абстрактных и идеальных моделей его происхождения и эволюции, но анализом исторически-конкретных обществ всех народов. «Я начал с изучения людей, - говорит Монтескье в Предисловии к книге, - и нашел, что все бесконечное разнообразие их законов и нравов не вызвано единственно произволом их фантазии. Я установил общие начала и увидел, что все частные случаи как бы сами собой подчиняются им, что история каждого народа вытекает из них как следствие и всякий частный закон связан с другим законом или зависит от другого, более общего закона».
Во-вторых, проект создания науки о политике и истории предполагает, что политика и история заключают в себе некую закономерность и необходимость, которую наука и призвана открыть. Главная мысль философа здесь состоит в том, что необходимость, управляющая человеческим обществом, не является трансцендентной, внешней по отношению к историческому порядку. Поэтому науку о человеческом обществе следует освободить от всех притязаний теологии и морали, пытающихся навязать ей свои законы. Он не отрицает значения ни теологии, ни морали, утверждая только, что в теологии нужно быть теологом, а в политике - политиком. И если Монтескье рассуждает о добродетели, то речь у него идет о политической добродетели, трактуемой как «любовь к отечеству и равенству», а не о добродетели религиозной или моральной. Каждая из областей человеческой деятельности имеет, таким образом, свои законы и обладает автономией.
В-третьих, Монтескье принадлежит совершенно новое определение понятия закона, представляющего собой не что иное, как «необходимые отношения, вытекающие из природы вещей». В отличие от всей предшествующей традиции (за исключением, пожалуй, лишь Спинозы, впервые высказавшегося за универсальное единство всего сущего) французский философ заявляет о принципиальном единстве формы закона как для физического мира, так и для мира истории и политики. Закон есть необходимое отношение, и эта формула верна как для законов божественной сущности, так и для материального мира, и для человеческого общества.
В-четвертых, одно из центральных мест в книге занимает проблема, решение которой так долго и мучительно искал мыслитель. Это проблема политической свободы. И предлагаемая им концепция политической свободы делает его одним из самых оригинальных философов западноевропейской политической традиции. В рамках его динамичной концепции общества и его политической сферы само понятие свободы утрачивает свои метафизические, абстрактные и безличные черты, характерные для понятия свободы в естественно-правовой теории XVII века. Свобода для него - не просто независимость человека в той или иной сфере: она имеет прочное основание, и таким основанием выступает право: «свобода есть право делать все, что дозволено законами». Поэтому право, сфера действия позитивного закона, призвано создавать свободу и защищать ее.
Эта политическая свобода устанавливается в обществе двояким отношением: по Монтескье, можно говорить о политической свободе «в ее отношении к государственному строю» и «в ее отношении к гражданину». Он вновь и вновь возвращается к той же проблеме, что стояла перед ним уже в 20-е годы: как совместить монархическое единоличное правление с политической свободой? Именно монархическое, ибо хотя республика с помощью главного своего принципа - добродетели - и осуществляет полное слияние частного и гражданского существования каждого отдельного человека, историческое время ее уже прошло. Ведь республика, особенно республика демократическая для французского просветителя тесно связана с античным типом государственного устройства, современным же государствам с их значительной территорией и многочисленным населением, государствам, пронизанным духом коммерции, более подходит монархическое правление. Именно торговлю рассматривает Монтескье в качестве одного из важнейших факторов, требующих политической свободы, ибо «если народ порабощен, люди работают более для того, чтобы сохранять, чем для того, чтобы приобретать; если народ свободен, они работают более для того, чтобы приобретать, чем для того, чтобы сохранять».
Для того же, чтобы в монархическом государстве воцарился дух свободы, по Монтескье, требуется соблюдение двух условий. Это, во-первых, строгое разделение властей: не будет свободы в том государстве, где «власть законодательная и исполнительная соединены в одном лице или учреждении», а также «если судебная власть не отделена от власти законодательной и исполнительной». И во-вторых, условием политической свободы выступает равновесие социальных сил: государство свободно, когда в нем одна сила или власть сдерживает другую. При монархии, принципом которой для мыслителя выступает честь, т. е. «предрассудки каждого лица и каждого положения», контр-силами, противостоящими всевластию государя, являются прежде всего дворянство и духовенство. По традиции, по праву и по своему положению они - основной источник сопротивлению деспотически тенденциям, заложенным в единоличном правлении. Кроме того важнейшую роль играют и парламенты, состоящие из независимых магистратов, а также города и провинции с их привилегиями и вольностями, дарованными королем. Без этих «промежуточных звеньев» монархия оборачивается деспотизмом и тиранией.
Что же касается политической свободы гражданина, то Монтескье в полном соответствии с классической либеральной традицией определяет ее как «душевное спокойствие, основанное на убеждении в своей безопасности», «когда один гражданин может не бояться другого гражданина» (Там же). И здесь на первый план выступают опять-таки правовые гарантии независимости индивида в частной сфере: «В государстве, которое обладает в этом отношении самыми лучшими законами, человек, которого суд приговорил повесить на следующий день, будет более свободным, чем паша в Турции».
Таким образом, политическая философия Шарля Луи Монтескье закладывает основы аристократического либерализма, составляющим главную тенденцию в развитии французской классической либеральной мысли вплоть до середины XIX столетия. Монтескье - страстный противник деспотизма и всевластия, в какой бы форме они не выступали; начиная с самых ранних своих работ, он напряженно ищет принципы свободного государства и свободы личности в рамках этого государства. Но он остается философом-моралистом, теснейшим образом связанным с ценностями традиции, которой всецело принадлежит. Он - дворянин, и верит в честь и достоинство своего класса; он - магистрат и в силу этого связан с определенными привилегиями высшего чиновничества. Именно поэтому он развивает идею «промежуточных звеньев» в политической и социальной иерархии общества, испытывая горькое разочарование от того, что и дворянство, и парламенты во Франции XVIII века утратили свое изначальное политическое предназначение, открыв простор для развития абсолютистских тенденций монархического правления. Однако, оставаясь преданным моральным и политическим добродетелям аристократии, Монтескье сумел поставить высокие аристократические принципы чести и человеческого достоинства на службу великой идее - идее свободы человека и гражданина.
) (фр. Charles-Louis de Seconda, Baron de La Brède et de Montesquieu ; 18 января - 10 февраля ) - французский писатель, правовед и философ , автор романа «Персидские письма », статей из «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремёсел », труда «О духе законов» (1748), сторонник натуралистического подхода в изучении общества. Разработал доктрину о разделении властей .
Биография
Монтескьё вёл простую уединённую жизнь и с полной душевной силой и глубокой серьёзностью концентрировался на задаче наблюдателя, думающего и ищущего нормы. Пост президента парламента Бордо , доставшийся Монтескьё в 1716 году, вскоре стал его тяготить. В 1726 году он оставил эту должность, но, как владелец замка Ла-Бред , верно сохранял корпоративные убеждения парламентской аристократии. Он представлял собой уже редко встречавшийся в то время тип французского аристократа, не дававшего уловить себя соблазнам Двора, и стал учёным в духе дворянской независимости. Большие путешествия по Европе, предпринятые Монтескьё в 1728-1731годах, имели характер серьёзных исследовательских поездок.
Монтескьё активно посещал литературные салоны и клубы, был знаком со многими литераторами, учёными, дипломатами. К числу его собеседников, например, можно отнести французского исследователя спорных вопросов международного права Габриэля Мабли .
Значение
В трудах и воззрениях Монтескьё усматриваются истоки либерализма как государственной идеологии, ранее успешно разработанной в публикациях английского философа Джона Локка и далее утвердившейся в учении шотландского экономиста Адама Смита .
Монтескьё, а также Жан-Жак Руссо (1712-1778) и Джон Локк (1632-1704) считаются основоположниками современных форм представительной демократии (см. Представительная демократия). Монтескьё сформулировал теорию Разделения власти , которая лежит в основе создания любого современного демократического государства.
Незадолго перед смертью в 1752 году Монтескьё написал самое последнее произведение «Опыт о вкусе», посмертно опубликованное в 7 томе «Энциклопедии» (1757).
Политическое учение
- Свобода, считал Монтескьё, может быть обеспечена лишь законами: «Свобода есть право делать всё, что дозволено законами».
- Монтескьё считал необходимым, чтобы в любом современном государстве была власть законодательная, власть исполнительная и власть судебная. При этом, исполнительную власть возглавляет Король (Президент).
- Монтескьё установил связь законов с климатом: «От различия в потребностях, порождаемого различием климатов, происходит различие в образе жизни, а от различия в образе жизни - различие законов».
- Монтескьё устанавливает соответствия между законами и принципами правления. Под принципом правления он понимает основополагающую страсть, которая приводит в движение ту или иную форму правления. Для республики таковой является политическая добродетель, для монархии - честь, а для деспотии - страх.
Политические и правовые идеи Монтескьё оказали непосредственное влияние на составителей Конституции США, конституционное законодательство периода Великой французской революции, на Гражданский Кодекс Франции 1804 г. Ещё при жизни Монтескьё обрёл европейскую известность благодаря работе «О духе законов». Среди многих продолжателей учения Монтескьё был и итальянский мыслитель Чезаре Беккарелиа Бонесано (1738-1794).
Краткий обзор произведения «О духе законов»
Законы
Законам, созданным людьми, должна была предшествовать возможность справедливых отношений, отношения справедливости предшествуют установившему их положительному закону. Люди имеют законы, определяющие отношения между правителями и управляемыми: это право политическое. Есть у них ещё законы, коими определяются отношения всех граждан между собою: это право гражданское.
Как существо физическое, человек, подобно всем другим природным телам, управляется неизменными естественными законами, но как существо разумное и действующее по своим собственным побуждениям человек беспрестанно нарушает как эти вечные законы природы, так и изменчивые человеческие законы. Потребность людей, живущих в обществе, в общих законах, обуславливает необходимость образования государства. Для образования государства (политического состояния) и установления общих законов необходимо гражданское состояние (единство воли).
О войне
Как только люди соединяются в обществе, они утрачивают сознание своей слабости. Существовавшее равенство исчезает и начинается война. Каждое общество начинает сознавать свою силу - отсюда состояние войны между народами. Отдельные лица начинают ощущать свою силу - отсюда война между отдельными лицами. Цель войны - победа; цель победы - завоевание; цель завоевания - сохранение. Из этого и предшествующего принципов должны проистекать все законы, образующие международное право.
О духе народа
Миром управляет не божественный промысел или фортуна, а действующие в любом обществе объективные общие причины морального и физического порядка, определяющие «дух народа» и соответствующие формы и нормы его государственной и правовой жизни.
Многие вещи управляют людьми: климат, религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы, обычаи; как результат всего этого образуется общий дух народа. Важно избегать всего, что может изменить общий дух нации; законодатель должен сообразоваться с народным духом, поскольку этот дух не противен принципам правления, так как лучше всего мы делаем то, что делаем свободно и в согласии с нашим природным гением; Главная тема всей политико-правовой теории Монтескьё и основная ценность, отстаиваемая в ней - политическая свобода. К числу необходимых условий обеспечения этой свободы относятся справедливые законы и надлежащая организация государственности.
О трёх различных образах правления
Основная цель разделения властей - избежать злоупотребления властью. Разделение и взаимное сдерживание властей являются, согласно Монтескьё, главным условием для обеспечения политической свободы в её отношениях к государственному устройству.
Есть три образа правления: республиканский, монархический и деспотический. Чтобы обнаружить их природу, достаточно и тех представлений, которые имеют о них даже наименее осведомлённые люди. «Республиканское правление - это то, при котором верховная власть находится в руках или всего народа (демократия) или части его (аристократия); монархическое, - при котором управляет один человек, но посредством установленных неизменных законов вместе с дворянством, которое предотвращает превращение монархии в деспотию; между тем как в деспотическом всё вне всяких законов и правил движется волей и произволом одного лица».
Принципы форм правления:
- Республика - добродетель,
- Монархия - честь,
- Деспотия - страх.
Одним из основных законов демократии является закон, в силу которого законодательная власть принадлежит только народу. Но кроме постоянных законов необходимы и постановления сената, которые относятся к актам временного действия.
К основным законам аристократии он относит те, которые определяют право части народа издавать законы и следить за их исполнением. В общем виде Монтескьё отмечает, что естественно и должно определять, по его мнению, главное направление аристократического законодательства в целом.
В монархии основные законы определяют «существование посредствующих каналов, по которым движется власть». Главной из них является власть дворянства, так что без дворянства монарх становится деспотом.
Об индивидуальной свободе и свободе политической
Основополагающие принципы политического либерализма, как приоритет индивидуальной свободы, базирующийся на принципах естественного права, - отделение государства от гражданского общества и разделение властей.
«Все люди равны в республиканских государствах, они равны и в деспотических государствах. В первом случае они равны, потому что они - всё, во втором - потому, что они ничто. Свобода есть право делать всё, что дозволено законами. Если бы гражданин мог делать то, что этими законами запрещается, то у него не было бы свободы, так как то же самое могли бы делать и прочие; главное - это безопасность гражданина».
Политический либерализм - убеждение, что отдельные личности являются основой закона и общества и что общественные институты существуют для того, чтобы способствовать наделению индивидуумов реальной властью, без заискивания перед элитами.
Либерализм - общественное движение:
Провозглашающее свободу индивида во всех областях жизни как условие развития общества;
Поддерживающее (в экономике) свободу частного предпринимательства и конкуренции;
Поддерживающее (в политике) правовое государство, парламентскую демократию, расширение политических и гражданских прав и свобод.
Работы
- «Персидские письма », 1721.
- «Книдский храм » (фр. Le Temple de Gnide ), 1725
- «Опыт о вкусе», 1753
Издания и переводчики на русский язык
- Антиох Кантемир (перевод не сохр.)
- Е. Корнеев
- П. Николаев
- С. Башилов
- Егор Чиляев
- А. Воейкова
Напишите отзыв о статье "Монтескьё, Шарль-Луи де Секонда"
Ссылки
- // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
- Альбина Л. Л. Екатерина II - читатель ""О духе законов" Монтескье // Книга в меняющемся мире: 7-я научн. конф. по проблемам книговедения. Секция библиофильства. Тез. докладов. М., 1992. С. 3-4.
- Плавинская Н.Ю.
- Ш. Монтескьё. Избранные произведения. - М., 1955.
Примечания
Отрывок, характеризующий Монтескьё, Шарль-Луи де Секонда
В гостиной продолжался разговор.– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n"est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.
– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m"avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C"est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C"est bien, c"est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n"ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s"est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu"on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C"est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c"est terrible, les devoirs d"un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d"arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Шарль Луи де Секонда Монтескьё (Charles-Louis de Seconda Montesquieu), барон де Ла Бред и де Монтескьё (Baron de La Brede et de Montesquieu), французский мыслитель эпохи Просвещения, правовед; его теория "разделения властей" оказала большое влияние на развитие конституционной мысли 18-20 веков. Родился 18 января 1689 года в замке Ла Бред близ Бордо. Монтескье происходил из аристократического рода, жившего в Бордо с начала 15 века. Его отец Жан де Секонда, будучи младшим сыном в семье, не наследовал родовых земель, но мать, урожденная Франсуаза де Пенель, принесла мужу в приданое замок Ла Бред. Шарль-Луи был вторым из шестерых детей. Первоначальное образование он получил в ораторианском коллеже в Жюйи (1700-1705), затем, вернувшись в Бордо, изучал право. В 1708 году стал адвокатом, в 1714 году - советником парламента Бордо, а два года спустя унаследовал от своего бездетного дяди барона де Монтескье вместе с титулом и именем должность президента бордоского парламента (до 1789 года парламентами во Франции назывались высшие судебные инстанции). После смерти отца он стал хозяином Ла Бреда. В 1715 году женился на Жанне де Латирг, в браке с которой имел троих детей.
"Типичный гасконец", Монтескье сочетал в себе независимость, самолюбие, любознательность, расчетливость. Уделял много времени благоустройству своего замка, любил работать на виноградниках, которые были главным источником дохода. Парламентские обязанности занимали его скорее по фамильной обязанности, чем по личной склонности: судейское крючкотворство наводило на него скуку. Службу в парламенте он сочетал с занятиями наукой. В 1716 году Монтескье был избран членом Академии Бордо и написал массу докладов и речей по самым разным разделам естественных наук - "О причинах эха", "О назначении почечных желез", "О морских приливах и отливах" и т. д.
В 1721 году Монтескье анонимно опубликовал книгу, которая стала литературной сенсацией. Цензурный запрет лишь способствовал ее популярности, а имя автора приобрело европейскую известность. В уста героев "Персидских писем" - Узбека и Рики - Монтескье вложил смелую критику политической жизни Франции. Книга содержала саркастические оценки личности Людовика XIV, рисовала неприглядную картину придворных нравов. Возмущение автора вызывал фанатизм католической церкви, преследовавшей инакомыслие.
Шумная литературная слава привлекла Монтескье в столицу. С трудом сложив с себя судейские обязанности и полномочия президента Академии Бордо, он в 1726 году перебрался в Париж, периодически наезжая к семье в Бордо и Ла Бред. Он любил столичные салоны за изысканную светскость и ненавидел Версаль за чопорность. В 1728 году стал членом Французской Академии, а позднее был избран в Лондонскую и Берлинскую Академии. Из-под его пера выходили как "литературные безделушки", так и сочинения на политико-правовые темы: "Размышления о богатствах Испании" (1724), "Размышления о причинах величия и падения римлян" (1734) и др.; постепенно созревал замысел обширного трактата по вопросам права.
В 1728-1731 годах Монтескье предпринял длительное путешествие по странам Европы - Австрии, Венгрии, Италии, Швейцарии, Голландии и Англии. Он внимательно изучал законы и обычаи каждой страны, особенности ее географии и климата, темперамент и нравы населения. Полтора года он провел в Англии. Британские государственные институты произвели на него сильнейшее впечатление, а деятельность парламента породила уважение к конституционному правлению.
В конце 1748 года в Женеве анонимно вышел первый небольшой тираж книги "О Духе законов". И хотя она попала в список запрещенных, в самое короткое время книга разошлась по парижским салонам. Вскоре последовало множество переизданий - не менее 12 за два года, а по словам самого Монтескье - 22. Книга имела успех даже в официальных кругах: сам дофин, сын и наследник Людовика XV, проявил к ней интерес. В течение десятка лет вокруг "Духа законов" шла оживленнейшая полемика.
Последние годы Монтескье провел, совершенствуя текст "Духа законов" и "Персидских писем". К концу его жизни полемика вокруг них почти угасла. В 1753 году он написал свое последнее произведение "Опыт о вкусе", опубликованное в 1757 г. в 7 томе "Энциклопедии". Умер 10 февраля 1755 года в Париже от воспаления легких и погребен в церкви Сен-Сюльпис (могила не сохранилась). Похороны были на редкость скромными: лишь Дидро сопровождал его гроб.
», статей из «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремёсел ». (*)
Известен своей защитой принципа разделения исполнительной, законодательной и судебной власти. (**)
Значение Монтескьё
Персидские письма, признавал итальянский правовед Ч.Беккариа , оказали значительное влияние на его трактат "О преступлениях и наказаниях" (1764), в котором он выступал против пыток и призывал к более гуманной процедуре судебного разбирательства. Письма несомненно повлияли на форму некоторых изречений Вольтера в Кандиде и других работах. Разумеется, они оказали огромное воздействие на широкую читающую публику. И сегодня они читаются с удовольствием и не без пользы.
Размышления о римлянах вдохновили великого английского историка Эдуарда Гиббона на написание "Истории упадка и разрушения Римской империи" (1776-1788), хотя он и не согласился с некоторыми заключениями философа. Более поздние историки Рима часто шли по пути, уже проложенному Монтескье.
О духе законов также стал фундаментальным трудом в области политической мысли. К нему с уважением относились умеренные лидеры начального периода Французской революции , и если бы Людовик XVI оказался более сильным и способным правителем, во Франции могла бы установиться конституционная монархия в духе английского правления. В США книга Монтескье пользовалась популярностью, ее читали на французском и в английских переводах.
Это особенно относится к анализу Монтескье английской формы правления. Во время дебатов на конституционном Конвенте в Филадельфии летом 1787 "знаменитый Монтескье" часто цитировался как известный авторитет. По поводу жизненно важного вопроса о разделении власти, писал Джеймс Мэдисон в "Федералисте" (? 47), "оракул, с которым обыкновенно справляются, когда речь заходит об этом предмете... это Монтескье. Если он и не имеет приоритета в авторстве этой ценнейшей политической концепции, ему, по крайней мере, принадлежит заслуга в том, что он наиболее действенно ознакомил с нею человечество" (**)
- А культура?? Тут все про законы...
- Может, вот это:
О духе народа
Миром управляет не божественный промысел или фортуна, а действующие в любом обществе объективные общие причины морального и физического порядка, определяющие «дух народа» и соответствующие формы и нормы его государственной и правовой жизни.
Многие вещи управляют людьми: климат, религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы, обычаи; как результат всего этого образуется общий дух народа. важно избегать всего, что может изменить общий дух нации. Законодатель должен сообразоваться с народным духом, поскольку этот дух не противен принципам правления, так как лучше всего мы делаем то, что делаем свободно и в согласии с нашим природным гением; Главная тема всей политико-правовой теории Монтескьё и основная ценность, отстаиваемая в ней — политическая свобода. К числу необходимых условий обеспечения этой свободы относятся справедливые законы и надлежащая организация государственности. (*)
- Пока что мне кажется, что "специально" культурой Монтескьё не занимался, его больше политика интересовала... Потому и не читал от нашего любимого Джамбаттиста Вико.
- Как же: читал.
Только барон нигде не упоминал об этом.
- "Была книга" вовсе не значит, что он ее читал. Мало ли у меня книг, которые "есть", и которые я никогда не прочитаю... Может, он тоже "ниасилил" Вико. Может, ему просто неинтересно было его читать. Он же другим интересовался.
- А в принципе, зачем мне пытаться выяснить, читал ли Монтескьё Джамбаттисту Вико, а если читал, то цитировал ли его без упоминания))) Я что, из общества борьбы с плагиатом?
- Нет, ну как-то просто интересно.
- Ни фига тут интересного нет. Гораздо интереснее другое: историю Франции XYIII века мы тоже ни хрена не знаем.
- - - - - - - - - - - - - - - - -
Источники:
Loading...